Мама, мама, ни слезы, ни слова. Не помогут слезы и слова. В старости лишившаяся крова, чем же ты довольна и жива? Вышло так, что мы почти чужие, очень уж по-разному живем. Но на южном берегу России у меня всегда был мамин дом. Там все та же милая посуда, и как в детстве вкусная еда. Если мне придется очень худо, я еще могу уйти туда. Вырастают и уходят дети, но порой напоминают кровь: есть еще пристанище на свете, эта непреклонная любовь. Та любовь, которая прощает все, что ты ей смеешь предложить, та любовь, которая не знает, что еще возможно разлюбить, та любовь, которая не помнит ни измен, ни сроков, ни обид, в старом доме, в полумраке комнат запах детства твоего хранит.

Ты жила, надеялась, седела и хозяйство ладное вела, доброю хозяйкою сидела у большого круглого стола. Но удар безжалостного грома уничтожил твой надежный лад. У тебя отныне нету дома. Над тобою зарева горят. Затемнив покой и благородство, проступило через тыщи лет дикое, обугленное сходство с теми, у кого отчизны нет; чью узрев невинность в приговоре злого и неправого суда, содрогнулась чемная вода, ахнуло и расступилось море; для кого опресноки сухие Божье солнце щедро напекло. Сколько от Египта до России верст, веков и судеб пролегло? Мама, мама, в вечности туманной, страдным, непроторенным путем, сколько до земли обетованной ты брела под солнцем и дождем? Ты в ночи узнала эту землю и, припав к святому рубежу, Прошептала, плача : "Все приемлю, силы и любви не пощажу. Дай мне лишь дымок оседлой жизни, душу согревающий очаг". Мама, мама, ты в своей отчизне, но в ее пределы вторгся враг. Бой гремит, война ревет и стонет, и, как легкий высохший листок, из родного дома ветром гонит мать мою с заката на восток. Вот каков он, городок на Каме... Надолго ль он стал твоей судьбой? Что же это гонится за нами? Кто же мы такие, я с тобой? Разжигая печь и руки грея, наново устраиваясь жить, мать моя сказала: "Мы - евреи. Как ты смела это позабыть?"

читайте дальше